Горе-дачники. Житейский наброски (воскресный фельетон)

Он на даче!

Он, наконец, на даче и даже имеет право быть спокойным, потому что… жена спокойна.

Он получает всего 40 рублей жалованья, против седьмой заповеди не грешит и с подрядчиков не берет.

Жить ему было бы не особенно трудно, тем более, при его жене, если бы… не всесильная мода и подражание.

Ах, эта мода, и ах, это подражание!

Они-то и заставили его переехать на дачу. Не его собственно, а его жену, но это все равно, потому что чего его жена хочет, то и он должен желать…

Разговоры о даче начались у него в семействе еще зимой.

В то время как за стеной ревела вьюга и завывал северный холодный ветер, они вели разговор о даче.

Это был очень оживленный разговор под аккомпанемент ветра и порой щелканья зубами от холода в плохо натопленной комнате. Они сидели и строили планы дачной жизни. Они должны были ехать на дачу, то и «noblesse oblige» и Марья Ивановна, жена их хорошего знакомого советует.

А уж она ли не «бонтонная» дама и ко всяким «деликатностям» с малых лет приучена.

Не даром же чуть ли не с ребячьих пор она жила горничной в одном хорошем доме.

— Помилуйте, как же можно нам, порядочным людям без дачи обойтись.

— Совершенно верно, поддакивали ей другие собеседницы.

А муж сидел и молчал.

Он знал. что такое дача и во что она ему обойдется, даже и не в смы­сле денег.

Но, жена непременно хотела этого, и он обязан был согласиться.

В феврале вопрос о даче был решен. И уже с этих пор в семействе стали заметны приготовленья к даче.

Ему порою говорили.

— Петя, у нас сегодня обед без «второго».

И кода он делал недовольный вид, то ему замечали:

— Ах, ты знаешь, на дачу нынче едем, надо же экономию в чем-нибудь сделать.

И обед без второго подавался уже довольно часто – раза 3–4 в неделю.

Ему надо было купить калоши на весну.

— Ах, Петр Иванович, обойдись ты без калош, надо же на чем-нибудь экономию сделать – на дачу нынче поедем.

И он обходился без калош, продолжая бродить в старых, трепаных до такой степени калошах, что его сослуживцы называли их не иначе, как «мониторами».

Он все сносил ради дачи.

В одно прекрасное утро жена ему заявила.

— Знаешь, что, Петенька—я хочу в нашу большую комнату жильца пустить —мы как-нибудь поместимся в ма­ленькой.

Петр Иваныч пробовал было про­тестовать, но конечно, безуспешно, а жена представила такие неотразимые доводы.

— Придется потесниться, надо же хоть немножко сэкономить. Ты сам должен разуметь, какие расходы нам летом предстоять, ведь не даром же на дачу решили ехать.

И он уступал.

Горько, правда, ему было в иные ми­нуты. Но что делать!

Он сидел ночью за подсчитыванием итогов какой-то ведомости, в комнате негде было повернуться, а за тонкою стенкой слышался голос их жильца, распевавшего густым басом сердцещипательные романсы. Ему хо­телось спать, а неугомонный жилец продолжил выводить свои высокие ру­лады, находившиеся в вечном анта­гонизме с музыкальным слухом и гармонией звуков.

Он ворочался с боку на бок, ста­раясь как-нибудь заснуть поскорее, а этого не допускали далеко не нежные трели жильца, выводившего:

 

В полдневный жар в долине Дагеста-а-на.

С свинцом в груди-и-и лежал недвижим я-я-я!

 

Наконец, в довершение всех невзгод, жилец съехал ночью с квар­тиры, не заплатив денег.

Лишения увеличились. «Обеды без второго» начали происходить уже еже­дневно, а о каких-то там калошах не могло быть и речи.

Настала весна, а «экономия» и не думала уменьшаться.

Да и как было не экономить.

К даче жене нужно было сделать два новых платья, накидку и шляпу— нужны были деньги.

— Нельзя же, Петюнчик, в чем-нибудь на даче показаться—люди осу­дят. Да ты не сердись, мой дурашка, я дешевенькие себе платья сделаю. Из крепончику.

Петр Иваныч конечно не понимал толку в «крепончике», и несмотря на подозрительную дороговизну этого са­мого «крепончика» с грустью молчал.

Хотя накидка и шляпа жены тоже как будто были дороговаты, но что тут было и разговаривать, да и к чему.

Бесполезно!

Наконец, они на даче.

В чухонской деревушке верстах в пяти от Ораниенбаума.

И вот Петру Иванычу приходится ежедневно делать десятиверстную про­гулку.

Встанет он с восходом солнца, выпьет стакан молока.

Жена ого спите; а он уже в путь дорогу идет.

Накануне дождь был, ноги вязнуть по глинистой дороге, а он усиленно спешит, боясь опоздать к пароходу.

На пароходе он едет не иначе, как во втором классе, вместе с бы­ками и телятами.

Жена «экономию» делать старается, а он тут в первом классе разъезжать будет. Ведь в два-то конца разница 20 коп.!

Со службы тоже он, как угоре­лый спешит к пароходу.

Вечно торопится.

Он иногда и не поехал бы на да­чу, да городская квартирка их сдана.

Приехав в Ораниенбаум, он опять спешите в деревушку — жена всегда хмурится, когда он опаздываете к обеду.

После обеда он не прочь был бы и соснуть часок, а жена тащит его полюбоваться окрестностями деревенских задворок и подышать свежим воздухом… соседних мусорных куч!

Ему и не хотелось бы — какая уж туте природа, коли человек высуня язык в жару пять верст прошел— но делать нечего. Жена надуется и пойдет искать себе «кавалера» для прогулки.

И так ежедневно.

Иногда к ним из города приезжают гости. Боже мой, какое это мученье!

Надо угощать мужей, занимать жён, играть с детьми, и даже иногда давать соску младенцам!

Теперь июль на исходе, Петр Иваныч радуется, что скоро прекратится эта проклятая «дачная жизнь». По радуется про себя, вслух этого сказать нельзя—жена сцену устроит.

Она ведь и зимою будете часто, слишком даже часто начинать разговор, о чем-бы то ни было, словами:

— Когда мы летом нынче жили на даче и т. д.

 

А в будущем году они, конечно, снова на дачу поедут.

Ведь это так принято!

Против обычая и моды спорить трудно!

Не правда ли, читатель?!

 

Горин

Газета «Котлин», 1897 г.