История рыболовства на кингисеппском взморье. Часть первая

Введение

Исторически рыболовство являлось одним из важнейших промыслов для жителей Кингисеппского взморья. По-другому здесь и быть не могло: прибрежные территории отличались скудностью пахотных земель, и выжить можно было, лишь завоевывая морские богатства.

Горек и тяжел был хлеб рыбака. Зимой рыболовам приходилось проводить много часов на льду, доставая рыбу из сетей. Натянув полотнище на деревянные палки, они укрывались от студеного ветра. Жить приходилось в небольшой будке — времянке, которую доставляли к месту лова на санях, отсюда и название «будочный рыболовный промысел». А сколько их, застигнутых врасплох на своих лодках и суднах коварной стихией, покоится на дне морском! Гибли рыбаки и в осенние шторма, и зимой, уносимые ломающимися льдами. Не случайно вожане говорили: «Кто в море не бывал, тот горя не видал». Тяжкий труд рыбаков и сопряженные опасности оставили свой след и в народном творчестве местных жителей:

Oi kuin katsoin merroisen paalle — Ой как посмотрю на море

 Niiku suuren surman paalle — Как на смерть смотрю большую.

 Meroi miulta meehen otti, — Мужа у меня море взяло,

 Aalto aivonon poijaisen, —Волна — единственного сына,

 Aalto aivonon poijaisen, — Волна — единственного сына,

 Kylma jarvi kyntajaisen —Пахаря — холодное озеро.

Анастасия Филимонова, деревня Колгомпя

Нельзя сказать, что восточная часть Балтийского моря отличалась богатством рыбных ресурсов. Помимо речных рыб — осетров, миног, угрей, окуней, щук, судаков, лещей – в Финском заливе можно было встретить и морских рыб — навагу, семгу, камбалу, макрель и, конечно же, салаку (салакушку). Именно последняя наряду с корюшкой, ряпушкой, лососем и судаком на протяжении многих столетий и являлись основными объектами промысла жителей прибрежных деревень. В Финском заливе водились также тюлени, касатки, моллюски, улитки и раки. В царствование Екатерины Второй сделаны были попытки для разведения при берегах Финского залива устриц, но остались без успеха. Всего же в Балтийском море насчитывалось до 60 пород рыб.

Когда деревья были большими

Сведения о первобытном состоянии прибрежной территории достаточно скупы; археологические находки позволяют предположить, что люди селились вдоль побережья Финского залива неоднократно, на непродолжительное время. В основе такого типа поселений лежит экстенсивный, присваивающий тип хозяйства жителей Северо-Запада, занимавшихся, главным образом, охотой и рыболовством, что требовало постоянных передвижений.

С 11 в. земли вдоль южного побережья Финского залива уже входили в систему владений Новгорода, под названием Водской и Шелонской пятин. В то время береговая полоса представляла собою достаточно дикую и малонаселенную местность, покрытую непроходимыми лесами и болотами. Ее жители занимались преимущественно охотой и рыбной ловлей, не гнушаясь грабежами разбиваемых бурей на Финском заливе судов; земледелия у них почти во все не существовало. Среди глухих лесов и болот были разбросаны бедные и одинокие жилища, и лишь изредка, на расчищенных полянах, виднелись небольшие селения, разоряемые набегами враждовавших между собой новгородцев и шведов.

Однако уже к 16 в. в зоне Ижорской возвышенности и южного берега залива жители постепенно начинают переходить на смешанное земледельческо-промысловое хозяйство, ибо географическое положение территорий, включавших земли по берегу Ладожского озера, реке Неве и ее притокам и Финскому заливу благоприятствовало развитию важнейшего из промыслов — рыболовства – на постоянной основе.

Так, уже в Переписной книге Водской пятины во многих прибрежных деревнях в составе оброков у многих прибрежных деревень значится «курва» — корюшка, которую ловили с помощью заколов и тоней. Тем не менее, до начала 18 в. прибрежные территории оставались достаточно малонаселенными. Слабое развитие берега, скудная почва побережья, бедность вод Финского залива рыбой и неблагоприятные климатические условия были причиной того, что море здесь не тянуло к себе население. Перенесение сюда столицы оживило побережье лишь в непосредственном с ним соседстве, однако отдаленные местности как к северу, так и к западу от Петербурга оставались малолюдными.

Следует, однако, иметь в виду, что Финский залив представляет как бы морское устье обширного водного речного и озерного бассейна. Вершина его служит единственным выходом в открытое море для всей системы реки Волги, долгое время бывшей главной водной артерией Российской империи, а также и для огромного озерного бассейна, раскинувшегося на северо-западе России. Такое гидрографическое положение устья Невы придало ему столь важное экономическое значение, что у вершины Финского залива, при неблагоприятных климатических условиях довольно развилась новая столица страны — Санкт-Петербург. Это не замедлило сказаться и на освоении земель Санкт-Петербургской губернии, береговая черта которой постепенно наполнялась населением, избравшим для себя в качестве основного промысла рыболовство.

От стихийного лова к жеребьевке

К концу 19 в. уровень доходности рыболовецкого промысла в целом значительно колебался в зависимости от уезда. Так, в последней трети XIX в. в Ямбургском уезде, где речными и морскими промыслами занималось более половины всего крестьянского населения, совокупный ежегодный доход крестьян доходил до 35–40 тыс. руб. Тем не менее, уже в середине 19 века была отмечена тенденция на сокращение улова в Балтийском море. К этому же времени оформились в общих чертах основные принципы организации рыболовства на южном побережье Финского залива. Этот промысел стал основным практически во всех прибрежных деревнях, ибо, как уже отмечалось, в условиях скудных площадей пахотных земель только он давал возможность прокормить крестьянские семьи. Отсюда – плотная вовлеченность в промысел деревенских жителей, причем участие принимали все, в том числе женщины, подростки и даже дети. Те, кто по каким-то причинам, не мог выходить в море, были заняты ремонтом судов и плетением рыболовных сетей.

На вооружении местных рыбаков находились, преимущественно, лайбы, соймы и тихвинки. Суда эти не отличались повышенной устойчивостью: по меткому замечанию современника, «прибрежные жители южного берега Фин­ского залива замечательных гребных су­дов не имеют; хотя у них и есть суда, но конструкции какой-то неловкой: на веслах тяжелы; под парусами не ходки, и во­обще». Тем не менее, судовой промысел на южном побережье был развит достаточно хорошо особенно в финских деревнях. Причем заключался он не только в рыбной ловле, но и каботажных перевозках грузов: немало парусников участвовали в доставке в Петербург леса, камня, гравия, песка для нужд столичного строительства.

Говоря об орудиях лова, стоит отметить, что в морском рыболовстве резко обозначаются два вида лова —неводом и сетями, различавшиеся между собою не только орудиями, но и организацией самого рыболовного процесса, представляющего для современных исследователей большой интерес.

По состоянию на 1880-е гг. правом вылова рыбы в Лужской губе пользовались около трех десятков селений, относившихся к Лужицкой и Стремленской волостям. Весьма интересным был порядок пользования ловлями.

Ловли делились на 74 участка, которые распределялись по жеребьевке между прибрежными населенными пунктами; жребий метали на сходе двух волостей под председательством двух старшин и двух писарей. Каждый жребий давал право на один невод; количество получаемых каждой из участвующих деревень жребиев определялось числом душ; в общем на 25 душ приходился один жребий.

Таким образом, море делилось на наделы сходным способом с земельными наделами. Каждому наделу соответствовал известный номер, и номера, поступающие в пользования деревень, ежегодно менялись на основании вышеописанной жеребьевки, традиционно производившейся в январе.

Лов производился исключительно артелями по 10 человек на каждый невод (иногда встречались артели по 15 человек). Артель выбирала шкипера, в обязанности которого, помимо участия в общих работах, входило общее управление ходом работ, а также хозяйственная часть: получение денег за проданную рыбу, а также расходование общих средств в целях удовлетворения нужд артели. Обычно, артель обходилась собственными силами и прибегала к найму поденщиков лишь в том случае, если один или несколько пайщиков не могли по каким-либо причинам явиться на работу; при этом плата поденщику составляла 50 коп. в день плюс пропитание и производилась за счет отсутствующих членов артели.

Но бывало и так, что в лове принимали фактическое участие всего два три пайщика, а остальных представляют наемные работники (о таких случаях имелись сведения по деревне Ловколово). В Сойкино фиксировались случаи приема учеников, которым полагалась плата те же 40—50 коп., но на своих харчах.

Внушительные средства требовались для приобретения неводного снаряжения. За счет средств артели и на основании артельного приговора приобретался невод (обычно, у осташковских купцов), стоимость которого в расчете на артель в 10 человек достигала 300 руб., а на 15 человек требовался невод стоимостью 350—400 руб. Эти средства требовалось уплатить к заранее оговоренному сроку. Для погашения долга артель откладывала из каждого улова половину до тех пор, пока не составлялась требуемая сумма. Помимо невода артель должна была обзавестись (частично за общий счет, частично же за счет участников), следующими предметами: веревками, двумя воротами, а также другим инвентарем: вилами, десятью лопатами, матавками (покрышки из соломы для невода на ночь), двенадцатью парами рукавиц (по одной паре на каждого пайщика и две запасные на случай найма поденщиков). В результате совокупные минимальные затраты на снаряжение превышали 380 руб. Некоторые артели в попытке сократить расходы не покупали, а арендовали невода.

Хотя артельная организация и облегчала отдельным крестьянам доступ к сопряженным с большими расходами рыболовным предприятиям, тем не менее не каждый из имеющих право участия в лове мог себе позволить реализовать это право даже при помощи артели, так как материальная ответственность каждого пайщика довольно значительна, и необходимо было обладать известною степенью состоятельности, чтобы артель была уверена в возможности для пайщика возместить убыток, в случае порчи или пропажи невода. Неводный лов начинается по обыкновению с момента замерзания моря (конец января — февраль) и продолжался до конца марта-начала апреля. Зачастую в начале лова артели считали своей обязанностью обещать один из первых пяти уловов пожертвовать на церковь; иногда с каждой тони жертвовался лов одного определённого дня.

Рабочий день на ловлях начинался с 5–7 часов утра. Начальные часы устанавливались артельным приговором, и никто ранее назначенного времени не мог явиться на ловлю. Работа продолжалась обычно до 7 часов вечера, но в плохую погоду нередки были случаи работы до 9 вечера и даже до полуночи. Некоторые артели, из тех, что проживают недалеко от места лова, к вечеру могли вернуться домой, оставив одного из своих товарищей, по очереди, сторожить невод и другие припасы; в таких случаях на тонях устраивались небольшие будки-сторожки; другие же артели, по дальности расстояния от деревень, могли вообще не уходить домой, а проживали сутками в наскоро сколоченных из досок будках-избах. Устройство таких изб, вмещавших от 6 до 10 человек, обходилось в 25 руб., а с учетом обязательной чугунки еще на 10 руб. дороже. В будке для ночлега помещались деревянные нары, а в центре ставили железный котел с песком, где разводили огонь.

Сам процесс зимнего лова представлялся в следующем виде. Пешнями прорубались две большие майны, и затем через каждые 20 шагов на протяжении одной версты делались маленькие проруби. В одну из майн опускался невод и жердями протаскивался от проруби до проруби и так до противоположной майны, откуда невод вытаскивался при помощи ворота. Обыкновенно невод опускался раз в сутки, но на более удобных тонях неводом успевали сделать 2 оборота за день.

Улов продавался на месте ловли, в большинстве случаев оптом. Продажа улова часто напоминала аукцион с понижением цены, которым руководил, обычно, шкипер или один из пайщиков, по выбору артели. Тони были не одинаковы по качеству, и потому разнились в цене. Качество тони определялось формой дна и глубиной места лова; многие тони были настолько плохи, что после одной — двух проб артель их бросала и переходила на лов сетями.

Закупали рыбу местные и приезжие скупщики (прасолы), которые часть улова развозили по селам Ямбургского и Петергофского уездов, а большую часть сбывали торговцам в крупных городах Российской Империи. Цена рыбы для скупщиков была такой: 1 000 штук салаки — 1 руб. 50 коп., 1 000 штук корюшки — 5–6 руб. Улов могли измерять не только в штуках и пудах, но нередко — возами. Так, воз салаки рыбаки могли продать за 20 р. Выручка от ловли миноги в день составляла от 23 до 65 р. А еще рыбаки продавали приготовленную миногу по специальным рецептам. Одна бочка такой миноги стоила от 16 руб. до 32 руб.

Разница в доходах от улова могла быть огромной – от нуля до 200, 300 даже 500 руб. в один улов (на тоне у берегов Сескара). Вообще говоря, уже в 19 в. рыбаки отмечали снижение выгодности прибрежного рыболовства, вследствие чего многие из них отказывались от неводного лова и отправлялись подальше в море на сетевой лов. Так, в частности, поступали жители Ловколово Стремленской волости, в какой-то момент отказавшиеся от ловли неводом вследствие отсутствия рыбы у берега. Часть жителей уходили к близлежащим островам (Сескар, Лавенсаари) на самостоятельный лов сетями; другие нанимались там же в работники к финским рыболовам.

С похожими проблемами сталкивались рыболовы селений Слободки, Сменково и Кошкино, заявившие, что до 1893 г. корюшка неводами ловилась очень хорошо, а с 1898 года уловы стали уменьшаться. В результате отказ от неводного лова и замена его на сетевой приводили к распаду артели. Примечательно, что и после этого ежегодно собирался сход представителей двух волостей под председательством двух старшин, по-прежнему метался жребий, но прежнее значение эта своеобразная общественная организация потеряла, столкнувшись с оскудением рыбных запасов.

Определенную специфику морское рыболовство имело в соседней Наровской волости, проводившей лов в Наровской губе (Нарвском заливе). Здесь неводный лов также производился также на артельных началах с использованием жеребьевки. Однако, помимо этого, встречался лов и на арендных началах. Так, 6 рыболовов деревни Коростель, объединившись в артель, арендовали участок на взморье и ловили рыбу пятью неводами (один невод большой и 4 малых. Артель работала без наемных рабочих. В ее составе был один состоятельный участник, остальные бедные.  Так, например, в Струпово купец Алексей Кочнев владел внушительной ловлей: до 10 неводов, свыше 100 мереж, которые обслуживали 35–40 человек, зарабатывавших 8–12 рублей в месяц.

По свидетельствам струповских рыболовов, еще в середине 19 в. лов был свободный, каждый ловил, где хотел; но после очередного конфликта за места лова была заведена процедура жеребьевки в присутствии старшины. От этого немало пострадали малоимущие рыболовы: в жребий их не брали, а в одиночку было сложно обеспечить необходимый улов. Таким образом, именно раздоры рыболовов послужили основным поводом к упорядочению промысла. Весьма вероятно, что такова же история возникновения и вышеописанной сложной организации рыболовов Стремленской и Лужицкой волостей. В этом случае можно сделать вывод, что ее происхождение не являлось пережитком древности, а было способом преодоления противоречий местного рыболовецкого сообщества, появление которого можно датировать примерно серединой 19 в.

Лов сетями в море у берегов не производился; для сетевого лова крестьяне отправлялись в глубь моря, на расстояние от 12 до 25 верст, иные рыбаки уезжали и за 50 верст, к финским островам. В отличие от артельного лова такой лов носил сугубо семейный характер: в нем принимали участие домохозяин с сыновьями и родственниками, в том числе подростки школьного возраста, вследствие чего занятые в нем дети сильно отставали в школьном деле. В этой схеме лова артелям места не находилось. Женщины же оставались дома и занимались, главным образом, вязанием и починкой сетей, т. е. подсобным по отношению к рыболовству промыслом.

Первоначально сети делали из льна. Лишь на рубеже 19–20 вв. их стали плести из покупной нити. К этому занятию приучали девочек еще в дошкольном возрасте. Зачастую плетение сетей совмещалось с зимними посиделками, под старинные песни и девичий. После этого сети коптились и при необходимости – красились.

Еще одним важным сопутствующим промыслом являлось изготовление рыбацкой одежды и обуви. Практически в каждой прибрежной деревне находились мастера-портные и сапожники, шившие непромокаемые кожаные шапки, смягчавшие губительное действие штормовых ветров; крепкие рукавицы, защищавшие руки от ледяной воды, и, конечно же, тяжелые рыбацкие сапоги. От обычной обуви они отличались не только высотой, но и наличием свинцовой пластины в подошве, придававшие большую устойчивость при ходьбе. Недаром рыбаки говорили, что в такой обуви не страшно домой прийти пьяным— сапоги не дадут упасть.

Некоторые деревни Наровской волости занимали свои специфические ниши в рамках морского рыболовецкого промысла. Так, например, жители деревни Кайболово промышляли ловлей тюленей, используя при этом прирученных собак. А в ряде селений, таких как Большое Куземкино, Куровицы, Фитинка (Калливере), Выбье строились мелкие морские суда как для рыболовецкого промысла, так и для перевозки дров и строительных материалов.

Ограниченность рыбных ресурсов и огромное влияние рыболовства на благосостояние прибрежного населения не раз приводили к возникновению споров, решать которые приходилось высокопоставленным представителям властей.

Островитяне против наровских рыбаков

Одним из крупнейших конфликтов, растянувшимся более чем на десятилетие, стал спор жителей Наровской волости Ямбургского уезда и острова Лавенсаари, относившегося к Выборгской губернии, по поводу рыбной ловли вдоль Курголовского рифа в 1875 г. Для его решения властям пришлось создавать смешанную комиссию, состоявшую из жителей Наровской волости, острова Лавенсаари, чиновников межевого и маячного ведомств, законодателей. Улаживание конфликта потребовало переписки между Министром Внутренних дел и Генерал-Губернатором Великого Княжества Финляндского.

Суть конфликта была достаточно типична для прибрежных территорий.

Согласно представленной жалобе, крестьяне Наровской волости Ямбургского уезда занимались ловлей «салакушки» с 1848 г. (удивляет наличие точной даты!). Поскольку эта рыба ловится не повсеместно, а только там, где глубина залива превышает 12-14 саженей и где около этих глубоких мест есть отмели, на которые можно вытаскивать сети, то они отыскав такие места на восточной стороне Курголовского рифа, простирающегося к северу от Липовского мыса верст на 20 в залив и очистив дно, жители прибрежных деревень много лет ловили там рыбу беспрепятственно так как жители островов Лавенсаари и Сескар занимались тюленьим промыслом и рыбу не ловили.

Но когда впоследствии число тюленей уменьшилось до того, что этот промысел стал невыгоден, то островитяне вначале стали ловить рыбу у своих берегов, а потом начали переезжать на материк, занимая для ловли места, не занятые жителями Наровской волости. Это заставило рыбаков Наровской волости стараться занимать места раньше островитян, что вынуждало последних отправляться в море с опасностью для жизни, как только оно замерзнет и лед до того тонок, что едва держал человека и обозначали занятия мест вехами в уверенности, что таковые останутся за ними, т. к. согласно нормам действовавшего устава о сельском хозяйстве каждый может производить ловлю в том месте, которое для этого занял.

Таким образом, если бы положения закона неукоснительно исполнялись, то рыбаки Ямбургского уезда, имея возможность всегда занимать места раньше островитян, могли бы беспрепятственно ловить рыбу на своем берегу. Однако жители островов, недолго думая, принялись уничтожать поставленные вехи и спокойно располагаться для ловли в уже занятых местах. Так, в одну из  зим рыбаки Наровской волости заняли места еще до Рождества и успели даже вывести в море старую баню, чтобы обозначить место, до которого они будут располагать свои тони, устраиваемые одна возле другой вдоль восточной стороны рифа, причем оставлена была оконечность рифа в пользу лавенсаарцев и разделено пополам находившееся там самое лучшее место ловли, т.е. место у северо-восточной оконечности рифа, где море имеет глубину в 20 саженей. Но островитяне, отпраздновав Рождество, воспользовались тем, что у православных жителей праздник наступает несколько позже, приехали во время праздников к рифу, когда в море никого из крестьян не было, уничтожили вехи, сломали баню и заняли на северо-восточной оконечности рифа такое пространство, что у них приходилось по две-три тони на одну сеть, между тем как наровские крестьяне должны были ловить двумя сетями в одной тоне поочередно за неимением места на устройство новых тоней. Такое положение дел послужило поводом с бесконечным распрям, которые могли бы принять угрожающий характер, если бы местный исправник не успокоил крестьян обещанием, что к будущей зиме будет поставлен знак, по сию сторону которого лавенсаарцы не смогли бы ловить рыбу.

Свои аргументы были и у островитян. Они своими силами расчистили 24 рыболовных места, располагавшиеся между крайним южным мысом острова Лавенсаари и северными оконечностями Ямбургского уезда и претендовали на безусловное владение ими. При дальнейших спорах выяснилось, что расходы на расчистку 24 мест составили свыше 192 тыс. марок, из которых на долю спорных 8 тоней причиталось 57,5 тыс. марок.

Для разрешения спора в 1877 г. и была образована комиссия, результатом работы которой стало межевание морской территории: треть спорной территории была отдана в пользование наровской и лужской общинам, а остальные две трети – обывателям острова Лавенсаари. Указанные договоренности были закреплены на картах путем проведения соответствующей пограничной линии. За уступку восьми спорных тоней островитяне получили в 1883 г. около 12 тысяч марок из Финляндской казны.

Однако дело на этом не завершилось. В 1883 г. крестьяне Наровской волости подали жалобу на то, что не только не получили 8 южных тоней из спорного пространства, но даже лишились 1,5 тоней, принадлежавших им с давних пор из-за действий землемера.

В ходе проведенного расследования выяснилось, что командированный Финляндским сенатом землемер при исследовании морского рыболовного пространства отступил от выработанных комиссией данных, неверно истолковав ходатайство крестьян Ямбургского уезда и неверно составил чертеж, показав на нем спорное пространство вдвое больше прежнего, что и привело к указанной ошибке. Дело тем более осложнялось тем, что для прибрежных жителей Ямбургского уезда рыбный промысел являлся единственным источником пропитания и исправного внесения податей.

Наконец, в марте 1888 г. было завершено межевание и расставлены вехи и проблема разграничения зон рыбной ловли была временно решена. Однако споры и скандалы относительно участков и предоставления мест для рыбной ловли жителям прибрежных деревень продолжались вплоть до Первой Мировой войны, причем в большинстве случаев объектами спора являлись морские участки вдоль Курголовского рифа, где подледный лов салаки производился в двух «ямах», именовавшихся Верхним и Нижним морями. Обычно, в подобных случаях предпочтение властями отдавалось жителям примыкающих деревень Курголовского полуострова, тративших немалые усилия на расчистку моря, в то время как более жителям более отдаленных деревень приходилось довольствоваться акваторией Лужской губы и водами Нарвского залива.

Заглянем на рыбный рынок

В целом можно утверждать, что несмотря на стихийность, с которой складывались отношения в сфере морского рыболовства на южном побережье Финского залива, определенное развитие все же происходило как по линии организации рыболовецкого промысла, так и смежных промыслов. По-другому быть и не могло; море кормило внушительное количество жителей прибрежных деревень; к тому же рядом был внушительный рынок сбыта рыбной продукции – Санкт-Петербург, столица Российской империи.

Любопытную зарисовку о работе столичной рыбной биржи составил для нас Б. Брыль:

…Давайте заглянем на так называемую «Рыбную биржу», которая располагалась тогда у Симеоновского моста на Фонтанке. Правда, для этого пришлось бы встать спозаранку, часа в 3–4, чтобы застать биржу в самом разгаре ее деятельности.

Обширный двор биржи был завален хламом, застроен рыбными ларями, складами и вместительными ледниками. В проездах, вымощенных булыжником, тесно — ломовые подводы с рыбой налезают друг на друга, опрокидывают лотки и тачки мелочных торговцев, съезжающихся сюда за товаром, повсюду ящики, пустые бочки, солома и прочая тара.

Но работа уже кипит, рыба, привезенная с Ладожского, Онежского, Чудского озер, Ильменя и водоемов соседней Финляндии тут же сортируется и раскладывается по породам. Рыба самая разнообразная, способная удовлетворить вкусы самого взыскательного гурмана — от демократической мятой салаки до аристократического невского лосося.

Вот два серебристых особенно красивых лосося выставлены отдельно на ящике у склада. Хозяин-финляндец с довольным видом ходит вокруг:

— Осемнагрывна фунта. Сапсем таром!

Лососи от пуда и больше тщательно упакованы в пергамент и пересыпаны мелким льдом — это штучный товар, такая упаковка удивительно сохраняет рыбу и чудный, серебристый с черным рисунком узор чешуи во всей природной красе. Много щуки, но крупной нет, все больше рядовые — 4–5 фунтов. Финская щука упакована отдельно — и потому выдерживает дальнюю перевозку куда лучше нашей, здешней, наваленной в корзины без всякого сбережения. Питерские домохозяйки зубастую берут охотно — уж больно хороши из нее котлеты! Лещ в своей чешуйчатой кольчуге держит марку «парного товара», разве только какая-нибудь дотошная кухарка заглянет в предательски подкрашенные клюквенным соком жабры. Слабее всех – судак, рыба нежная, в большинстве своем привезенная уже с отвисшим животом. Много на привозе морской корюшки, она только что отметала икру и потому тоща и неказиста и по цене более чем доступна — 4 рубля за пуд. Окуня тоже хватает, но этот лежит в ящиках без уважения. С язем вообще не церемонятся — навален прямо на земле кучей. Карась, даже свежайший, тоже не пользуется спросом, хотя кто ж его не любит в сметане. Зато салака идет бойко во всех видах: и свежая и копченая. Упакованная в корзины-плетушки по 500 штук, она отдается по 11–17 рублей за тысячу.

Наконец, вчерашняя и только что привезенная рыба рассортирована, где надо спрыснута водой, цена прикинута — и ровно в 4 часа утра ворота рынка широко распахиваются, а армия мелких разносчиков и лавочников, прорывая цепь дворников, с шумом и гамом бросается в рассыпку по двору.

…Нева с ее протоками и взморье, конечно, не столь богата рыбой как Волга, Урал или Дон, но зато в ней водится проходная довольно вкусная и ценная рыба как корюшка, лосось, ряпушка, сиг, минога. Из этих пяти видов рыбы каждая имеет своих почитателей, свои достоинства и время лова. Кроме того, в Неве почти все время ловится щука, окунь, угорь, язь, судак, лещ, ерш, хариус и плотва, составляя приятную добавку к столу. Эту не столь ценную рыбу профессиональные рыбаки называли «посторонкой».

Бриль Б. Рыба старого Петербурга

Не отставала от Петербурга и Нарва, куда привозили рыбу, главным образом, жители островов Финского залива. Вот как об этом писала в заметке «Салачная операция» газета «Нарвский листок» в 1910 г.:

С утра на салачной пристани царит в своем роде оживление. Во всю длину пристани, почти вплотную прижавшись борт о борт, установились лайбы лавенсаарцев. На них копошатся, что-нибудь делая, члены экипажей этих суденышек; кое-где из маленьких труб кают подымается легкий дымок; на одной из палуб, расположившись вокруг котелка, завтракает семья лавенсаарца.

 На пристани почти против каждой из лайб стоят вскрытые бочонки с салакой для розничной продажи.

Возле них толпятся неприхотливые покупатели, прицениваются, и раньше чем купить, «пробуют».

Некоторые лавенсаарцы успели уже продать свою салаку и теперь грузят в свои лайбы муку и другие покупки, которых нет на острове.

Тут же на пристани орудует и представитель купли-продажи – шустрый молодчик одного из нарвских купцов, убеленный мучной пылью как мельник.

Молодчик, как видно, из деловых. Отобрав десяток бочек салаки, он каждую из них вскрывает, ужимает руками, добавляет бочку несколькими пригоршнями салаки, а затем прижимает донышком, вскакивает на него и, утрамбовав ногами, снова заколачивает бочку.

При этой операции покупки салаки не на вес, а бочками, перепадает добры десяток фунтов на бочку в пользу скупщика.

Но лавенсаарец не запрещает.

Флегматично куря свою трубку, он добродушно улыбаясь, напоминает молодчику:

— За это полштоф с тебя.

Спасение на водах и близость госграницы

Однако споры о местах ловли были еще не самым трудным препятствиям для рыбаков. Куда страшнее была водная стихия, которая не только противилась выходу в море, но зачастую приводила к трагическим случаям гибели рыбаков.  И если летом море еще радовало рыбаков, блестя подводной бирюзой и отражало пленительные краски вечернего неба, то осенью оно преображалось, с шумом неся на пустынный, угрюмый берег седую, холодную пену. При этом зачастую рыба лучше ловилась в бурю, нежели в спокойную погоду, и рыбаки были вынуждены рискуя жизнью, выходить в море навстречу разъяренным волнам. В такие моменты суровое и холодное северное море не щадило никого. И в случае гибели кормильцев положение членов семьи становилось отчаянным, и без помощи добрых людей и общественных организаций они не могли рассчитывать на достойное существование.

На побережье Нарвского залива, как уже отмечалось, популярностью пользовался неводный лов. Для этого большой морской невод грузился на лодку и в сопровождении рыбаков доставлялся далеко от берега. Лодку кидало то вверх, то вниз; отойдя на нужное расстояние, пока с берега не были видны лишь головы гребцов. В этот момент на берегу начинала кружить лошадь: на бочку, которую она вертела, начинал наматываться канат. Таким способом невод вытягивался на берег вместе с содержимым. Дотянув его до тони, рыбаки становились в воду по колено: крупная рыба – лососевые, щуки, судаки — забрасывалась в лодку. Но основную массу улова составляла мелочь: окуни, сырти, килька, плотва. Она находила свой сбыт среди местной детворы, спешившей на берег к рыбакам со своими корзинками. В руках у них пятаки или гривенники, на которые можно было купить целую лейку рыбной «мелюзги».

Однако осенние бури, сопровождавшиеся сильным ветром и дождем, представляли собой грозное испытание для рыбаков. В частности, жертвой такой бури в 1910 г. едва не стал крестьянин деревни Нижние Лужицы Владимир Иванов.  Будучи рабочим на судне одного из зажиточных рыбаков деревни Выбье, Иванов во время разыгравшейся бури в Лужской губе спустился с судна в лодку, дабы привязать ее покрепче. Однако волна ударила лодку с такой силой, что она тотчас оторвалась и опрокинулась вместе с Ивановым. Несчастный рыбак кричал и просил о помощи. Ставший свидетелем бедствия хозяин судна не мог ничем помочь, поскольку не имел никаких спасательных средств.

Вскоре ужасная весть о гибели Иванова дошла до семьи. Молодая жена (свадьба состоялась незадолго до описанной драмы) был ошарашена и убита горем. Но каково же было ее изумление и радость, когда она узнала о спасении супруга. Как оказалось, Иванов после двухсуточного (!!) плавания по волнам вместе с опрокинутой лодкой приплыл к одному из островов Финского залива, откуда его и доставили еле живого. Повторяющиеся из раза в раз летом и осенью бедствия поставили на повестку дня вопрос об обязательном комплектования судов средствами спасения и организации сети спасательных станций.

Но самой хлебной порой для рыбаков была зима. К этому моменту в прибрежных деревнях полным ходом шла подготовка: ремонтировались сети, готовилась теплая одежда. Жители побережья с нетерпением ждали ледостава на море и молились о наступлении морозов. Ведь каждая теплая зима означала для рыбаков голод и разорение. Отсутствие зимнего улова негативно сказывалось и на кредитах, которые местные торговцы предоставляли рыбакам для пополнения продовольствия и рыболовных припасов. Особенно страдали от этого бедняки, не имевшие возможности снарядить собственное судно и работавшие по найму. Теплые зимы негативно сказывались и на городской бедноте, едва ли не круглый год питавшиеся салакой.

Однако зимний лов подразумевал свои опасности. Чаще всего они были связаны с оторвавшимися льдинами. Подобная картина особенно часто встречалась, когда замерзание залива являлось не равномерным, неподвижные массы льда изрезывались трещинами и полыньями, а штормы, сопровождавшиеся подъемом воды, еще более ослабляли ледяные массы.

Один из таких эпизодов произошел в феврале 1911 г., когда во время сильного шторма от острова Лавенсаари оторвалась льдина, на которой занималось ловом около пятисот рыбаков с разных островов и береговых деревень. Льдину несколько часов носило по морю, пока с маяка на острове Сескар она не была замечена. На поиски рыбаков, уносимых в открытое море, были высланы ледоколы из Ревеля и Гельсингфорса. Лишь через пару дней выяснилось, что часть рыбаков на льдине прибило к островам, а другие также на льдине оказались у берега рядом с Койвисто. Совокупные убытки рыбаков от утраты снастей оценивались в сорок тысяч рублей. Погибшими числилось двое крестьян из Курголово и Стремленья Ямбургского уезда, провалившихся во время сна при расколе льда.

Похожая ситуация возникла в марте 1903 г., когда на оторвавшейся в Финском заливе льдине, находилось 110 рыбаков. Двое суток рыбаком носило по морю, пока сменившийся ветер не прибил ее вновь к берегу.

Во многом в силу многочисленных бедствий рыболовы южного побережья Финского залива в 1912 г. обратились отдел торгового мореплавания Министерства торговли и промышленности с ходатайством об устройстве на побережье спасательных станций и нескольких гаваней-убежищ для рыболовецких судов.

Актуальность создания спасательных станций была столь велика, что жители ряда деревень Курголовского полуострова – Гакково, Курголово, Тисколово – по предложению Императорского общества спасения на водах на сельских сходах приняли решение отвести участки земли на побережье залива для строительства станций. В частности, в Гакково этот участок располагался аккурат напротив кордона пограничной стражи, а в Тисколово – между деревней и кирпичным заводом. Помимо этого станции постепенно оснащались телефонной связью. Но если в Гакково и Курголово на кордонах были установлены телефонные аппараты еще в 1913 г., то спасательная станция в Тисколово, где не было пограничного кордона, была соединена телефонной линией с гакковским и курголовским кордонами лишь в 1915 г.

Еще одной специфической чертой, обуславливавшей жизнь и быт местных рыбаков, являлся пограничный характер местности, в котором производилась рыбная ловля. Невозможно было полностью запретить   рыболовство на Финском заливе, не поставив под угрозу благосостояние приграничных жителей; с другой стороны, бесконтрольный характер рыбной ловли легко мог вызвать многочисленные злоупотребления в контрабандном отношении. По этой причине согласно особому порядку крестьяне были обязаны предъявлять чинам Пограничной стражи удостоверения личности. Также рыбаки снабжались особыми билетами Командиром того отряда, в районе которого производилась рыбная ловля. Выход в море разрешался от восхода до заката, в ночное же время – по особому разрешению отрядного офицера. После заката солнца лодки рыбаков должны были запираться ключом на цепь, прикрепленную к особому столбу у того кордона, вблизи которого рыбаков застанет закат солнца, причем ключ отдавался на хранение на кордон.

В полной мере приграничная специфика территории нынешнего кингисеппского взморья проявилась с началом Первой Мировой войны. С началом боевых действий Командиром Первой пограничной бригады жителям прибрежной полосы Финского залива рыбная ловля была запрещена.

Потребовалось вмешательство членов Государственной думы, чтобы прояснить вопрос о возможности продолжать рыболовецкий промысел. В итоге выяснилось, что запрет на рыбную ловлю был введен восточнее линии Шепелевский маяк-маяк Стирсудден, где осуществлялась постановка мин в водах крепостного района. Западнее же данной линии запрет на вылов не вводился, так что рыбаки Ямбургского уезда после короткой паузы смогли выйти на привычный зимний лов.

Заключение

Несмотря на то, что воды Балтийского моря до революции относились к так называемым «свободным водам» (не требовавшим особого разрешения государства на их использование для рыболовства), рыболовецкий промысел на территории нынешнего кингисеппского взморья был весьма нелегким и требовал большого напряжения сил со стороны местных рыбаков. В то же время в цепочке поставок рыбы к конечному покупателю они занимали очень скромное место, ограничиваясь уловом и оптовой продажей на невыгодных условиях, в то время как переработка и розничная продажа рыбы находилась под контролем частного капитала, присваивавшего себе большую часть добавленной стоимости.

Сам рыболовецкий флот состоял из парусных и весельных судов, плохо приспособленных к штормам. Мотоботы на побережье Ямбургского уезда появятся позднее – в 1920-е гг., что значительно повысит гибкость при выборе районов для промысла, а также сделает сам процесс рыбной ловли боле безопасным. Но перед этим местных рыбаков ждали события 1917 г., полностью перевернувшие политический и общественный уклад российского общества. Не стали исключением и жители прибрежных деревень Ямбургского уезда. Но это уже совсем другая история…